Ready to fall

[Richard Rook]

Название: Ready to fall
Тип: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Размер: мини, ~2700 слов
Примечания: 1. Это попытка представить то чувство, которое столь часто меня преследует, в виде истории. Метафора границы взята мною из "Книги смеха и забвения" Милана Кундеры. Нельзя сказать, что я основывался на этой идее полностью (основывался я в первую очередь на своих ощущениях), однако, безусловно, своё влияние на моё восприятие она имела.

Цитата достаточно большая.

Женщина, которую он любил больше всего на свете (ему тогда было тридцать), часто говорила ему (слыша это, он был близок к отчаянию), что с жизнью связывает ее лишь тончайшая нить. Да, она хочет жить, жизнь безмерно радует ее, но в то же время она знает, что это «хочу жить» соткано из волокон паутины. Достаточно совсем малого, столь бесконечно малого, чтобы ты оказался по другую сторону границы, за которой все теряет смысл: любовь, убеждения, вера, История. Вся загадочность человеческой жизни коренится в том, что она протекает в непосредственной близости, а то и в прямом соприкосновении с этой границей, что их разделяют не километры, но всего один миллиметр.

<...>

Почему перед ним постоянно возникает образ границы?
Он объясняет себе это тем, что старится: вещи повторяются и с каждым повторением теряют частицу своего смысла. Или точнее сказать: каплю за каплей теряют свою жизненную силу, которую им давала иллюзия смысла. Граница, согласно Яну, означает максимально допустимую дозу повторяемости.
Однажды он присутствовал на спектакле: в разгар действия весьма даровитый комик ни с того ни с сего медленно и очень сосредоточенно принялся считать: «Раз, два, три, четыре…», произнося каждое число с видом глубокой задумчивости, словно оно ускользало от него, и он искал его в окружающем пространстве: «Пять, шесть, семь, восемь…» При слове «пятнадцать» зрители засмеялись, а когда он, все так же медленно и еще более задумчиво, подошел к сотне, от смеха и вовсе попадали с мест.
На другом представлении все тот же актер подсел к роялю и левой рукой заиграл аккомпанемент к вальсу: «трам-па-па, трам-па-па». Правая рука была опущена, никакой мелодии не звучало, только все время одно и то же «трам-па-па, трам-па— па», но он смотрел в публику таким выразительным взглядом, словно этот вальсовый аккомпанемент был великолепной музыкой, достойной умиления, аплодисментов и восторга. Он играл без устали, двадцать раз, тридцать раз, пятьдесят раз, сто раз все то же «трам-па-па, трам-па-па», и публика надрывалась от смеха.
Да, когда пересекаешь границу, звучит вещий смех. Но когда идешь еще дальше, еще и по ту сторону смеха, тогда что?
Ян представляет себе, что греческие боги в самом начале принимали страстное участие в приключениях людей. Потом они обосновались на Олимпе, смотрели вниз и хохотали. А теперь они уже давно спят.
И все-таки я думаю, Ян ошибается, полагая, что граница — это линия, в определенном месте пересекающая человеческую жизнь, что она, стало быть, означает временной рубеж, определенную секунду на часах человеческой жизни. Нет. Я, напротив, уверен, что граница постоянно с нами, независимо от времени и от нашего возраста, что она вездесуща, хотя при одних обстоятельствах она ощутима больше, при других — меньше.
Женщина, которую Ян так любил, была права, утверждая, что с жизнью ее связывает лишь нить паутины. Достаточно самого малого, лишь легкого дуновения ветерка, чтобы вещи чуть сдвинулись, и то, ради чего еще минуту назад мы отдали бы жизнь, вдруг предстает полнейшей бессмыслицей.
У Яна были друзья, покинувшие, как и он, свою прежнюю родину и отдававшие все свое время борьбе за ее утраченную свободу. Все они уже изведали чувство, что узы, связывавшие их с родиной, не более чем иллюзия и лишь по какой-то инерции судьбы они все еще готовы умереть ради чего-то, что уже не имело для них никакого значения. Все они знали это чувство и в то же время боялись его знать, они отворачивали голову, чтобы не видеть границы и не соскользнуть (увлекаемые головокружением, словно манящей бездной) на другую сторону, где язык их терзаемого народа издавал уже бессмысленный шум, подобный птичьему гомону.
Если Ян для самого себя определял границу как максимально допустимую дозу повторяемости, то я вынужден его поправить: граница не результат повторения. Повторение — лишь один из способов сделать границу зримой. Линия границы прикрыта пылью, и повтор подобен движению руки, устраняющей эту пыль.

В этой истории я попытался объяснить, что значит эта граница для меня.
2. Название — аллюзия на песню:

Download Rise Against Ready To Fall for free from pleer.com

текст

Hold on slow down again from the top now and tell me everything
I know I've been gone for what seems like forever
But I'm here now waiting
To convince you that I'm not a ghost or a stranger
But closer than you think
She said, "just go on to what you
Pretend is your life but
Please don't die on me"

Wings won't take me
Heights don't phase me
So take a step
But don't look down
Take a step

Now I'm standing on the rooftop ready to fall
I think I'm at the edge now but I could be wrong
I'm standing on the rooftop ready to fall

Perpetual motion the image won't focus
A blur is all that's seen
But here in this moment like the eye of the storm
It all came clear to me
I found a shoulder to lean on
An infallible reason to live all by itself
I took one last look from the heights that I once loved
And then I ran like hell

Wings won't take me
Heights don't phase me
So take a step
But don't look down
Take a step

Now I'm standing on the rooftop ready to fall
I think I'm at the edge now but I could be wrong
I'm standing on the rooftop ready to fall

I count the times that I've been sorry
I know, I know
Now my compassion slowly drowns
I know, I know
If there's a time these walls could guard you
I know, I know
Then let that time be right now

Now I'm standing on the rooftop
Now I'm standing on the rooftop ready to fall
I'm standing on the rooftop ready to fall
I think I'm at the edge now but I could be wrong
I'm standing on the rooftop ready to fall

Now I'm standing on the rooftop (ready to fall)
Now I'm standing on the rooftop (ready to fall)
Now I'm standing on the rooftop (ready to fall)
Now I'm standing on the rooftop ready to fall

Краткое содержание: Это история о Чарли Кенингтоне; о том, как он сумел прыгнуть.

You'll never learn to fly now
'Til you're standing at the cliff
Rise Against — Satellite

Мы склонны считать, что смерть где-то вдали от нас. Мы – как никто другой из живых существ – осознаём, что в рамках нашей жизни мы наверняка будем попадать в ситуации, когда её дыхание будет ощутимо. Никто из нас не застрахован от несчастных случаев, но в общем и целом наш Конец – это нечто далёкое. Граница между жизнью и смертью в нашем сознании проведена в отдалении от текущего момента.
Чарли Кенингтон стоит на ней и на крыше девятиэтажного офисного здания, готовый сорваться вниз.
Я наблюдаю за ним давно. В самом деле, это я его создал, а потом игрался с ним несколько месяцев, стараясь сделать его живым и отзывчивым, стараясь сделать его правильным, заставить его отражать нужную мне идею. Он наверняка представляет из себя что-то и за пределами этой идеи, я думаю, что в нём достаточно жизни, однако она уже не так интересует меня.

Он впервые познакомился с границей, когда ему было лет шесть. Тогда, конечно, он и не мог осознать, что почувствовал – это было лишь размытым ощущением, столь же неясным, сколь оглушительным. Они отдыхали в Дубае, жили в одном из тех высоких стеклянных зданий, один вид которых в этой бескрайней пустыне внушает гордость за людей. Их номер был на 14 этаже, и он никак не мог привыкнуть к огромным окнам во всю стену, открывавшим вид на город. Ему хотелось удивляться каждый раз, когда он входил в номер, и он удивлялся, но немножко, про себя – потому что не хотел, чтобы папа смеялся над его детской непосредственностью. Он не хотел быть ребёнком, в первую очередь в глазах отца. Он хотел быстрее вырасти и доказать, что достоин не смеха или умиления, но уважения в глазах окружающих.
Во всяком случае, так было до этой поездки.
В один из дней он вернулся в номер быстрее, чем родители. Они задержались в коридоре, заговорившись о чём-то с портье – и он, аккуратно вынув из пальцев отца карту, открывавшую дверь в их аппартаменты, проскользнул внутрь их номера в одиночку. Обернувшись, он ахнул.
Он не знал, почему он ахнул; почему был способен сдерживать удивление всегда – каждый раз, когда они заходили в номер до этого, но не был способен даже прикрыть рот ладошкой сейчас, а просто стоял, почти оцепенев, ощущая каждой клеточкой тела близость высоты.
Дело в том, что граница находилась внутри него, а он был одним из тех, кто, находясь среди других людей, постоянно оглядывается вокруг, не чувствуя себя в безопасности, и не способен направить взгляд внутрь на достаточно долгое время. Его отношения с отцом не были прекрасными, и поэтому Чарли не мог чувствовать себя полностью, находясь в этой комнате вместе с ним. Но сейчас отец был за дверью, и он впервые был в этой комнате наедине с этим слоем стекла, отделяющим его от сорока метров свободного падения, и он чувствовал, как внутри просыпается оно – много, много времени пройдёт, прежде чем он сможет понять и сформулировать, что находится внутри. Сперва испугавшись этого чувства, он пожалел, что ушёл от родителей и пристроился за кроватью, чтобы не видеть окна. Прислонившись спиной к тумбочке около кровати, он гипнотизировал стенку. Возвращаться к родителям почему-то было ещё страшнее. Стена была скучной, и вскоре он поднялся на ноги. Прогулялся по номеру — лишь бы не смотреть в сторону пустоты. Решил как-то занять себя: посчитал узоры на ковре, сбил покрывало на кровати, чтобы разглядеть горы и острова, образованные складками, поводил пальцем по кафельным плиткам на стенке в ванной – контраст между гладкой поверхностью и шершавыми швами всегда его притягивал. Там же, сидя в неудобной позе около раковины, он решил, что вовсе не будет бояться таких глупых штук, когда повзрослеет.
В конце концов, Чарли подошёл к окну.
Это ощущение наполнило его, когда он смотрел вниз уже с минуту. Он понял вдруг, что не может видеть отсюда, кто там, внизу: взрослые или дети. Они все выглядели точками с этого расстояния, их нельзя было делить по возрасту или росту. Как они с отцом выглядят для тех, кто наблюдает сверху? Они лишь точки, и тот, кто сверху, не знает, что Чарли младше отца на тридцать лет, и не знает, что Чарли хочет быть больше. Но даже если бы он и знал это, для него в этом не было бы смысла. Точки не могут вырасти по-настоящему. Да, они могут быть разных размеров в разных книжках, но они всё равно нужны для одной и той же цели: они утверждают конец.
Чарли прижался к нагретому солнцем стеклу всем телом. Он хотел, чтобы оно исчезло, растворилось в пространстве и чувствовал как сзади, из лопаток, лезут крылья.
Он родился именно из этой сцены, стоящим на границе смыслов и желающим оказаться в том мире.
Он хотел навсегда остаться в мире без разницы в возрасте. Он хотел жить в мире точек, одинаковых на всём пути от рождения и до смерти, в мире, где нет разницы, шесть тебе или тридцать, семьдесят или двенадцать, потому что ты – лишь точка. Так, очарованным этой мыслью, его и застали родители, зашедшие в номер.
– Чарли? – позвала его мама. – В следующий раз спроси разрешения, а не просто так вырывай карточку из рук отца.
– Хорошо, мамочка, – на автомате отозвался он.
– Тебе нравится вид?
– Да, это очень красиво.
Он услышал, как она улыбается, но не смог улыбнуться сам.

Сейчас он не чувствует крыльев; он чувствует лишь боль размазанного сердца и всёпоглощающую пустоту. Это должно измениться через пару минут, если он только не решится спрыгнуть раньше.
Граница никуда не ушла с временем. Он жил слишком близко к краю, и пусть большую часть времени бездна была скрыта туманом, постепенно он стал понимать, что она всегда в шаге от него. Тем соблазнительнее выбрать её и сейчас.
Впрочем, когда туман разошелся во второй раз, это подняло его и придало ему сил.
Он всегда считал себя "маленьким джентельменом": так раз за разом его называла мама, обучавшая его правильному обращению с девочками. Иногда это надоедало ему; право, они могли справиться и сами, почему он должен был так много лишь потому, что родился мальчиком? Впрочем, он никогда не озвучивал эти мысли. Тем более, что реакция противоположного пола ему льстила. Однажды он, выходя из автобуса, подал руку девочке, старше его раза в два, и её лицо удивлённо осветилось улыбкой. Ради этих несколько секунд красоты он был готов терпеть несправедливость.
Всё изменилось, когда он перешёл в третий класс. В их школу перешло несколько новых ребят. В столовой за один стол с ним собиралась сесть одна из новеньких, и он мгновенно вскочил, чтобы отодвинуть ей стул. Он взглянул на её лицо, ожидая увидеть там улыбку, однако встретил маску злобы.
– Я сама могу позаботиться о себе! – вскричала она и направила на него палец, поставив поднос на стол и уперев другую руку в бок. – Ты что, думаешь, у меня нет рук?
– Нет, что ты, просто я...
– Ты просто хотел показать своё превосходство как мужчины, – сказала она фразу, отдающую заученностью.
Он растерянно замолчал, впервые столкнувшись со столь громким сопротивлением.
– Нет, я просто... – произнёс он смущённо.
Она поджала губы:
– Что просто? Ты даже не знаешь, зачем это сделал!
Он тихо прибавил:
– Прости, – и пересел за другой стол, не понимая, за что извинился.
Через неделю, когда он с новым другом возвращался со школы, на повороте на их улицу его поджидала группа девочек на пару классов постарше.
– Эй, ты! – встала перед Чарли высокая загорелая блондинка с блеском ненависти в глазах. – Ты обидел Люси?
– Что?..
– Никто не обижает наших девочек, ты понял?
– Постой, про кого ты?
– Конечно, ты даже не помнишь её!
– Я... Я не хотел никого обижать, – он упрямо взглянул в глаза девочке. – Я не знаю, я – я не виноват, что та девочка в столовой не так всё поняла.
– Чё? Не так поняла? – девочка толкнула его обоими руками и он отлетел назад и упал на спину, едва успев заметить, как убегает его новый друг.
Когда Чарли поднялся на ноги, он чувствовал крылья за своими плечами. А потому, подойдя к блондинке, он ударил её – ровно так, как учил отец, резко и вкладывая всю свою силу. Она согнулась, прижимая руки к повреждённому месту, а его уже завалили ударами её подруги. Он отбивался, сколько мог, однако в результате они повалили его на землю и с пару минут били ногами.
Он лежал на земле, чувствую себя абсолютно счастливым: он сумел прыгнуть.

Эта история едва не стоила ему места в школе, но мама сумела отстоять его правоту. Правда, в школе остались все участники конфликта, так что он надолго обрёл врагов, и с ним никто не хотел дружить. Он сумел изменить это только ближе к концу, когда встретил её.
Энн была девочкой младше его на год, и она перешла в их класс из другой школы в начале девятого учебного года. Она была умной, умнее кого-либо в классе, у неё был звонкий голосок, в котором сочетались вызов и притягательность, и она была не просто симпатичной; она была лишена той слащавой красоты, которая была свойственна некоторым другим девочкам из их класса. В ней было нечто простое и свежее, и Чарли почувствовал, что неизбежно влюбляется в неё, когда она в конце первого дня подняла руку и исправила мальчика, стоящего у доски.
Но он не нужен был ней, и теперь он стоял на крыше.
Он носил за неё портфель и сторожил её место в столовой; покупал цветы и книжки; один раз, когда её довели до слёз девочки из параллельного класса, она плакала в его объятьях. Но каждый раз, когда он пытался поднять тему, что они могут быть ближе, она останавливала его.
– Прости, Чарли, но ты же знаешь: я не испытываю к тебе этого. Мне приятно быть друзьями, но я не чувствую нужды в большем и я не хочу обманывать тебя. Если хочешь, мы можем перестать общаться вовсе.
Почему она просто не могла дать ему шанс?
Однако он достаточно хорошо знал её, чтобы повторять себе мантрой: она просто хорошо знает себя и понимает свои чувства. То, что горело в нём, не отзывалось в ней, и она могла понять его порывы, но не могла повторить их. И она была честной с ним, и он оставался рядом – потому что это был его выбор, и потому что ему было приятно рядом с ней, и, конечно, потому что его надежда никуда не уходила. Не могла уйти.
Всё изменилось с месяц назад, когда она сама влюбилась. Его не сжигала ревность к тому, другому; он просто понял, что его мир пугающе пуст без неё рядом. Теперь она проводила свободное время со своим избранником, и вакуум безответности внутри, кажется, набирал силы, разрывая его. Она ограничивалась кивком головы утром и, может быть, парой слов в течение дня; и она всё ещё была рядом, и её близость была мучительна.
Он не был уверен, что будет делать там, на крыше. Он не мог не признаться себе в минуты трезвости, что вряд ли прыгнет. Но он хотел ощутить это – буквальный край под ногами, дыхание смерти, ощущение всепоглощающей конечности: шаг – и тебя нет. Может быть, это, напротив, пробудит его? Заставит хотеть жить?
Одновременно с этим он думал, что не будет бояться сделать шаг. Он боялся и жаждал этого не-страха.

Это противоречивое ощущение было столь знакомо, что он привечал его как старого друга. Он помнил, когда граница в этой форме впервые пришла к нему. Ему было лет тринадцать; не в первый и не во второй раз за последние несколько лет он лежал на своей кровати с открытыми глазами, таращась в пустой потолок и прислушиваясь к голосам внизу. Время от времени папа или мама повышали голос, и он мог различать отдельные слова. Там были и нецензурные; он никогда не знал, употребляли ли они их, потому что думали, что он уже спал, или потому что им было всё равно, спал ли он.
Это было мучительно: слышать этот невнятный, агрессивный гул и знать, что им плохо, но даже не знать, почему им плохо и зачем они ссорятся и обзывают друг друга "сукой" и "подонком".
Обычно он оставался в своей комнате: думал, что они разозлятся ещё больше из-за его появления. Отцу не нравилось, когда он влезал в их с мамой разговоры, а мама смотрела на него так грустно, что он чувствовал себя виноватым. Но в этот раз зуд их голосов был слишком силён; он гнал его прочь из кровати. Чарли включил свет, достал книжку и попытался почитать; но буквы путались и отказывались складываться в слова. Он дошёл до ванной комнаты и посмотрел на себя в зеркало. Чарли был тёмноволосым мальчиком с хрупкими чертами лица и светло-зелёными, почти серыми глазами; тонкие губы были бледно-красными, а под глазами пролегли узкие тени: родители ссорились так уже не первый день.
Ему захотелось спустить воду – громко и вызывающе: он тут, он всё слышит, ему беспокойно! – но он почему-то не осмелился. Ему было страшно: а что, если это конец для их семьи? Родители никогда не ссорились столь долго. Он попытался представить себе жизнь без мамы или без отца. В их классе была девочка, её звали Лиза, и она жила без мамы. Она ничем не выделялась среди других детей, была, пожалуй, не менее счастливой, чем сам Чарли. Сможет ли он быть таким же радостным? Ему захотелось поплакать, но он сдержал слёзы; это почему-то казалось особенно неправильно сейчас.
Он вышел из ванной и направился к лестнице. Прижавшись к перилам спиной, он обратился в уши, стараясь уловить каждый звук, исходящий из гостиной – каждое слово, каждый высказанный смысл, каждый шёпот из беседы, проходящей внизу.
Прошло минут десять, прежде чем он понял, что то, о чём они говорят, не имеет никакого смысла. Их слова не складывались в логичную цепочку, то, о чём они спорили, было непонятными мелочами, а в воздухе висело напряжение, как будто если бы шла война. Это не стоило того. Это так разозлило его, что он почувствовал, как страх уходит вместе с разворачивающимися за спиной крыльями. Он поднялся на ноги и стал спускаться, ощущая, как движется всё быстее. Его гнала вперёд отчаянная злость на этот бессмысленный спор. Он вышел с полутёмной лестницы в середину комнаты и громко произнёс:
– Что вы несёте?
В воздухе повисла пауза, а затем мама облегчённо-истерично рассмеялась, и отец улыбнулся за ней, и напряжение рассыпалось, подобно стеклу – подобно выдержке Чарли, который разрыдался, сев там же, где стоял, неспособный ни остановить слёзы, ни понять, почему он плачет.
Он расплакался, потому что не был понят. Потому что чувство границы, толкнувшее его на то, чтобы выйти в гостиную, ушло, а понимание бессмысленности разговора отца и матери и неизбежности конца их отношений – остались в его сознании. Только теперь они не были чем-то, подобным воздушному змею, который тянул его вперёд и заставлял говорить – теперь они пригвоздили его к земле.

Чарли рад был бы разрыдаться сейчас; это значило бы, что ему жалко себя, что, в свою очередь, привело бы к пониманию того, что он хочет жить.
Он уже почти готов спрыгнуть...

Он подошёл к офисному зданию отца, ощущая невероятную тяжесть на душе. Сегодня он хотел покончить с жизнью. Не чтобы заставить Энн страдать и не потому что боялся, что она – его единственная, и он никогда не сможет полюбить вновь (хотя, безусловно, он чувствовал себя именно так), просто эта тяжесть была более невыносима. Он поднялся по лестнице, ощущая, что превозмогает каждый шаг. Говоря с охранником, он заставлял себя формировать слова. Он навалился на дверь на крышу всем телом, чтобы открыть её.
Он, очевидно, не хотел прыгать. Это было против его нутра, против всего естественного и нормального в нём.
Однако сейчас, когда он стоит на самой кромке крыши, ему легко.
Ему не хочется плакать и ему не весело; он почти отстранённо воспринимает себя: парень, стоящий на краю. Рюкзак лежит около какой-то постройки в паре шагов слева сзади. Ветер треплет волосы и куртку. Солнце заходит за крыши где-то справа. Так, как он, в этом городе за последний год погибли четверо ребят. Так – сбросились с крыши. Ещё один парень повесился. Всего покончили жизнь самоубийством около пятнадцати человек, как гласит официальная статистика. Он знает, он собирал информацию об этом в интернете неделями.
И теперь, находясь на кромке крыши, он чувствует то же, что чувствовал каждый из тех пятнадцати. Он чувствует, как близка граница.
Шаг, и эта тяжесть станет неважна – она уже будет забыта. Шаг, и Энн перестанет быть единственной. Шаг, и ткань его будущего свернётся в комок пространства-времени и полетит в отстойник несбывшегося.
И самое важное:
, и смысл закончится.
Только, в отличие о тех пятнадцати человек, это чувство ведёт его всю жизнь, и потому он улыбается, ощущая, как его поднимает эта мысль.
Ткань сзади трещит и он прыгает вверх. Огромные серые крылья разворачиваются за его спиной и он взлетает над городом.

@темы: собственное творчество, music is love, оридж, rise against, >ready to fall<

Comments

[Гость]

The информация скорее интригующий.

Посетите также мою страничку

russbell.ru/content/ten-solid-reasons-avoid-%D0... открытие счета в иностранном банке удаленно

33490-+